Таис Афинская - Страница 39

– Слушаю, отец. Но кто же спутник?

– Появится в назначенное время. Твои месячные в соответствии с Луной?

– Да, – с запинкой, после некоторого колебания призналась Таис.

– Не смущайся. Нет тайны и недостойного в здоровом теле женщины, разве лишь для глупцов. Дай мне левую руку.

Таис повиновалась. Делосец положил ее ладонь на стол, раздвинул пальцы и несколько секунд рылся в небольшом ларце из слоновой кости. Он извлек кольцо из электрона с красным гиацинтом необыкновенного густо-розового отлива. На плоском камне был вырезан равнобедренный треугольник с широким основанием, вершиной вниз. Надевая его на указательный палец Таис, философ сказал:

– Это знак власти великой женской богини. Теперь иди!

5. Муза храма Нейт

Рано возвратившаяся из храма, Таис лежала ничком на своем широком ложе, положив голову на руки и болтая в воздухе пятками, в то время как Клонария растирала ей спину ореховым маслом, а обиженная Гесиона молча возилась в углу, подгоняя по фигуре только что купленную льняную одежду – линостолию.

Как всегда, Эгесихора не вошла, а ворвалась, распространяя запах розового масла и сладкой аравийской смолки.

– Ты опять бегала в храм Нейт, – вызывающе спросила она подругу, – скоро это кончится? Жду не дождусь приезда македонцев – они сумеют взять тебя в руки.

– Спартанцы не сумели? – поддразнила Таис.

– Сегодня эллинские художники и поэты Мемфиса устраивают симпосион, – игнорируя выпад подруги, заявила Эгесихора, – попробуй не быть на нем.

– Что тогда?

– Тогда я тебе не завидую. Они умеют ославить в песнях и рисунках так, что надолго запомнишь.

Таис посерьезнела.

– Ты права. Я пойду.

– То-то. И плясать придется так, что отдохнем получше!

Эгесихора растянулась рядом с Таис, жестом подозвав Гесиону. Та, просияв, отбросила льняную столу и, щедро поливая маслом спартанку, принялась усердно массировать ее.

Обе подруги пришли в полудремотное расслабленное состояние и заснули, укрытые общим одеялом из мягкой каппадокийской шерсти.

Симпосион в просторном доме с большим садом, принадлежавшем самому богатому греческому купцу Мемфиса, собрал невиданное для плохого времени года число гостей. Надменная персидская знать, недавно презиравшая эллинов, затем сторонившаяся их после вторжения Александра и битвы на Гранике, теперь, когда царь царей потерпел жестокое поражение на Иссе, стала искать общества влиятельных греков. Появление Хризосфиры и Аргиропесы («Златоногой» и «Среброногой»), как прозвали Таис и Эгесихору их поклонники-поэты, вызвало крики восторга. Обе подруги явились в сопровождении спартанских военачальников во главе с самим стратегом Эоситеем.

В стеклянных кратерах с причудливыми извивами разноцветных полос виночерпии смешивали с водой густое фиолетовое вино верхнеегипетских виноградников и ярко-розовое, доставлявшееся из Сирии, через Навкратис. Звучала негромкая музыка, соединяя в одно печаль двойных эллинских флейт и резкие стоны египетских, загадочный, как бы зовущий издалека, звон систров, гудение струн китары, лиры и большой арфы. Изредка вступали хором египетские мандолины с длинным грифом и колокольчиками, заглушавшиеся ударами бубнов-киклом. Подчиняясь искусному руководителю, все собрание разноголосых инструментов создавало печальный ритмический хор со звонкими, восторженными всплесками высоких нот и грубоватыми звенящими ударами, под который так хорошо и проникновенно плясали танцовщицы Эллады, Египта и Финикии.

Обе знаменитые гетеры явились в одинаковых прозрачных серебристо-белых хитонах, но с различными украшениями, по-особому подчеркивавшими и смуглую черноту Таис, и божественно золотую прическу Эгесихоры. Ожерелье из огненно-красного граната (пиропа, или Нофека) – камня весеннего равноденствия – облегало высокую шею афинянки, а длинные серьги из крупных аметистов – амулеты против опьянения – сверкали по обе стороны ее круглого веселого лица. У Эгесихоры такие же серьги были из берилла – морского камня, а широкое египетское ожерелье из ляпис-лазури и белого сирийского агата-яхалема знаменовало скорый приход лета для того, кто понимал язык драгоценностей.

Симпосион начинался, как принято в Элладе, с легкого ужина, затем танцев, выступлений певцов, поэтов и рассказчиков с постепенно нарастающим опьянением и разгулом, когда респектабельные гетеры и артистки покидали распаленную мужскую компанию. Но было еще далеко до утраты чувства меры и красоты. Гости жадно слушали и смотрели, забывая допивать свои чаши. Эллины считали себя выше варваров, то есть всех чужестранцев, еще и потому, что чуждались обжорства. Дикими и нелепыми казались грекам обычаи сирийцев и персов – все время что-нибудь есть или пить, щелкать орехи и семечки, грязно шутить и болтать, обнимать первых попавшихся женщин вместо спокойного раздумья, углубления в себя, радостного любования красотой.

Под звон колокольчиков и систр медленно и плавно развертывался звездный танец египетских девушек: с красными венками в крупновьющихся волосах, в длинноскладчатых одеждах тончайшего льна, они шли чередой, тонкие, как стебельки, сосредоточенные и важные. Их строй поворачивал направо, по солнцу, «строфе», показывая движение звезд. Разрывая ряд, двигались в «антистрофе» налево более быстрые девушки, все одеяние которых состояло из пояска разноцветных стеклянных бус. Танцовщицы в белом склонялись, доставая пол вытянутыми руками, а между ними, подняв сомкнутые над головами руки, изгибались плавными змеиными движениями смуглые тела. Тщательно и благоговейно исполнялись древние египетские танцы – ни одного некрасивого, резкого, даже просто лишнего движения, ничто не нарушало прелести этих струящихся и клонящихся юных тел. Эллины замерли в немом и почтительном восхищении.